Чье сознание?

Среди политиков, политологов, историков, журналистов и др. деятелей сейчас принято рассуждать так, что то апатичное состояние российского общества, когда чиновники у власти совершенно спокойно и как им заблагорассудиться распоряжаются ресурсами страны в своих собственных интересах, нарушают права граждан, не опасаясь объединенной борьбы граждан, есть результат исторического развития. В доказательство приводится вереница исторических событий и состояний, в которых существовало российское население в течение столетий. Это и византийское христианство, и татаро-монгольское иго, и жестокие царствования, и крепостное право, и сталинщина.

И как-то так исподволь получается, что в том, что народ такой, такого рабского сознания, виноват сам народ. Вот перечисленные события они как бы сами по себе, ниспосланы свыше, а народ к ним притерпелся за века вот и стал таким. А то, что эти же самые исторические процессы шли большей частью в интересах некоторой особой части этого же самого народа, это как-то выводится за скобки, опускается. И получается, виноват весь народ, масса низших сословий, а те, что сверху, у которых и образование было, и средства, и власть, они вот рабство это вот осознавали, но ничего поделать с народом не могли. Так вот и до настоящего времени – есть элита, мыслящая категориями демократии, и все остальные с рабским сознанием.

Не могу представить насаждение православного христианства в России в сознании низших сословий ничем другим, как заменой поклонения одним идолам поклонению новому. С целью облегчения управления для феодальной власти сначала княжеской, потом царской. И почти сразу же рядом с новыми христианскими образами поклонения возникает персонифицированный идол власти, которому надлежит поклоняться не в меньшей степени. А с точки зрения принесения материальных жертв, то в гораздо большей. Власть обожествляется. В обликах святых появляются реальные черты властителей, не говоря уже об атрибутике власти на тех же иконах, в церквях.

Потом в чиновных палатах обязательным становится портрет государя, размерами гораздо больше маленькой божьей иконки в темном углу. И перекреститься перед ним, поклониться ему тоже становится обязательным.

Со сменой религии на советскую идеологию икон-портретов не делается меньше. Пожалуй, и больше. Портреты, статуи Ленина, Сталина, Маркса, Энгельса обязательны во всех кабинетах. К ним добавляются изображения множества новоявленных святых советской власти. Они не только в кабинетах, они на плакатах, транспарантах, на площадях, в общественных местах и в частных домах. Им поклоняются, им возлагают цветы.

В нынешние времена изменилось, пожалуй, только количество идолов для поклонения. Их пока еще не так много в общественных местах. Но в кабинетах они уже почти обязательны. И премьер, и президент, и Дзержинский.

В маленьком детском оздоровительном лагере на 150-250 детей, построенном недалеко от нашего городка еще в довоенные времена, есть площадка для ежедневного построения детей. Раньше это называлось пионерской линейкой, где есть флагшток для флага, трибуна для выступлений. В торце площадки по центру до настоящего времени стоит растиражированная гипсовая копия скульптуры Ленина в человеческий рост. Идол периодически подновляется, красится серебрянкой.

В лагере регулярно бывают чиновники всех мастей. От местных муниципальных до региональных, включая губернатора. Надо понимать, ни один из них никогда не высказал мнения о том, что идола следовало бы убрать из детского учреждения. В противном случае это было бы немедленно исполнено. Значит, у этих чиновников идолопоклонство в крови. Оно суть их естества. Причем, как видно, им все равно кому поклоняться, новым или старым идолам. Важно само преклонение перед вышестоящими. И демонстрация этого поклонения и приучение населения к этому.

Помню приезд губернатора в это место несколько лет назад на открытие моста через местную речушку. Была глубокая осень, морось, почти снег. Были собраны немногие местные жители, привезены дети, самодеятельный хор из райцентра. Губернатору преподносились хлеб-соль и благодарственные речи за заботу о них сирых.

Кому и зачем нужно сохранение и насаждение этой рабской психологии? В чьих это интересах? Не в интересах же самого населения. И делается это веками.

Престиж братков

Шум на страницах ЖЖ в конце лета по поводу неприличной роскоши часов на руках светского и конфессионального чиновничества навел меня на следующие размышления.

Производитель в современном обществе рыночного устройства, решая вопрос о производстве нового товара, руководствуется в первую очередь потребительскими свойствами этого товара. Тем, насколько востребован будет этот товар у потребителя. А востребован он может быть по совершенно разным своим свойствам у разных потребителей. Если взять те же самые часы, большинству потребителей нужны точность хода, надежность, внешний вид, низкая цена, какие-то еще чисто технические или эргономические характеристики. Есть еще одно свойство, которое нужно только определенной группе потребителей, хотя и достаточно большой. Это свойство – престижность вещи. Но понятие престижности до недавнего времени было только социальным и трактовалось как влияние, уважение, которым пользуется кто-либо, или как значимость, приписываемая в общественном сознании тому или иному роду деятельности.

Как видно, по отношении к вещи понятие престижности не применялось. Если попробовать все же трактовать его в современном обывательском употреблении, то получится, что престижная вещь это такая вещь, которой пользуются просто уважаемые люди или люди, деятельность которых определяется как престижная.

И, все-таки, в таком определении чего-то не хватает. Уважаемых людей, людей, занимающихся престижной деятельностью, великое множество. У каждого из них свои потребительские приоритеты. И вдруг оказывается, что престижными оказываются вещи, которые носят, которыми пользуются только некоторые из них.

Прослеживая цепочку выхода товара на уровень престижности, понимаешь, что по отношению к конкретному товару эта характеристика подсунута или средствами рекламы или средствами пропаганды. Первыми с целью увеличения продаж по высокой цене. Вторыми с целью создания определенного имиджа, повышения статуса того или иного субъекта (субъектов). Типа того, что вот он какой крутой, вот какие у него вещи в обиходе. Приемы, конечно, дешевые, рассчитанные на примитивного обывателя. Причем, сквозит явное неуважение к этому самому обывателю. Но работает! Работает на рейтинг продаж того и другого. И вещи и субъекты продаются.

Во многих случаях вещи, которыми пользуются, которые носят политические деятели на людях, подсовываются им их пиарщиками. Ну, например, мне очень сомнительно, чтобы образованный человек в более-менее здравом уме навешивал на себя вещи ценой в две-три цены автомобиля среднего класса. Такая престижность мало чем отличается от золотых цепей на шеях братков в приснопамятные времена. Если, конечно, не предположить, что у деятеля заключен договор с производителем товара и он таким способом заколачивает бабки.

Ну, вот такие пиарщики у лидеров российского общества. Вот такие у этих пиарщиков понятия об уважении и престиже человека в обществе, вот такое их уважение к самому российскому населению. Впрочем, не только российскому. О понятиях и уважении самих лидеров молчу.

Навеянное фильмом

Очень жаль, что не посмотрел весь фильм. Фильм по Шаламову и о Шаламове «Завещание Ленина». Видел только отдельные серии и фрагменты. Очень тяжелый фильм, как и само творчество Шаламова, как его жизнь, как ТА страшная жизнь.

Сам я из той жизни. Не из ГУЛАГа, конечно. Просто я совок, и сознание мое в большой степени совковое, его уже не переделаешь. Но чувства, ощущения они более консервативны в человеке. Я способен сопереживать, сочувствовать, хотя не всегда понять.

Мне кажется, все творчество Шаламова это выплеск боли, ненависти. Но это чувства. Он показывает, описывает весь тот ужас, но не объясняет. Это не только Шаламов, большинство художников, прошедших через тот мир, только рассказывают, как там было. Ведь, с одной стороны, ГУЛАГ и вся та сфера жизни, которая была вокруг него, это было государство в государстве. А внутри самого ГУЛАГА были два сообщества, которые никак внутренне, казалось, не пересекались. Это мир заключенных и мир тех, кто их сторожил, ими распоряжался, владел их жизнью. А вокруг, пускай и на удалении существовал наш мир, остальной совковый. Провести совершенно четкие разграничения между этими мирами невозможно. Было постоянное взаимопроникновение, хотя и скрытое, скрываемое. Тех, кто сидел в лагерях, было огромное количество, но и тех, кто был частью репрессивной системы, был встроен в ее механизм, выполнял функцию, было не меньше. Причем шла постоянная ротация тех и других. В среде заключенных скорость ее была больше – одних закапывали, привозили других на смену. В среде тех, кто охранял, тоже одни уходили в отставку, молодые приходили на смену. Часто те, кто отслужил, оставались жить рядом в поселке с семьями, с детьми. Поэтому можно сказать, что общая масса их постоянно нарастала в отличие от мира тех, кого стерегли.

Не знаю, как сейчас, но в совковые времена часть призываемых в армию срочников направлялась служить во внутренние войска. А это и были те части, которые выполняли функции охраны объектов, включая лагеря для заключенных. Сколько молодых советских граждан прошло через эту школу. Причем в ту пору своей жизни, когда формируется мировоззрение, гражданская позиция, происходит становление личности. Что несли они дальше по жизни, пройдя эту школу? Ведь довлатовых были единицы.

В разговоре мужчин можно иногда услышать хвастливые воспоминания о службе в армии. Но никогда никто не хвастался раньше службой во внутренних войсках. Когда называются ракетные или пограничные части, у меня невольно возникают какие-то подозрения, особенно если собеседник из провинциальной глуши. Там ли он служил, где говорит?

Я это к тому, что огромная часть российского населения (бывших союзных советских республик тоже) живет с травмированным лагерной зоной сознанием. Иногда с самого детства. Это не просто совковое сознание, это люди с особыми нравственными установками, с моралью лагерной зоны.

Помнится, пожалуй, только один фильм с попыткой показать эту мораль, это сознание, эту психологию. Это фильм о псе-охраннике из лагеря, который после закрытия лагеря так и продолжал жить ожиданием прибытия новой партии заключенных. Но так и не показано, как формируется, воспитывается, вырастает такое сознание в человеке, не нарисована среда. Сколько таких псов-охранников жило и живет вокруг нас, отравляет нас, накладывает отпечаток на сознание новых поколений?

Фары за облаками

Идея собрать свидетельства очевидцев, наблюдавших в своей жизни с их точки зрения нечто необъяснимое (http://www.theunity.ru/NablyudateliAnomalnyhYavleniy/), мне кажется достаточно интересной и даже продуктивной. Причем, свидетельства именно обывателей, а никаких не уфологов, не экстрасенсов и тому подобных специалистов. Лучше даже без их комментариев. Дальше информацию можно структурировать, объединить в группы по аналогии наблюдавшихся событий.

По-моему, пока человек сам лично не столкнулся с подобным, его трудно убедить в достоверности явления даже на множестве рассказов очевидцев и публикаций в прессе. Червь недоверия все равно останется. Я и сам по себе так это воспринимаю.

С другой стороны, почти у каждого человека, более-менее пожившего на земле, было в жизни нечто необъяснимое. Мне лично в своей жизни запомнилось всего, пожалуй, три таких случая. Два из них скорее характерны тем, что можно дать любое обывательское суждение и возразить будет нечего. А вот третий случай предложу вниманию читающих.

Было это в третьей декаде января 1969 года в выходной день (числа не помню) около пяти часов вечера, за полярным кругом, на Кольском полуострове, в районе пос.Печенга. В этих местах в это время солнце в полдень только начинает показывать свой краешек из-за сопок. К пяти часам без освещения уже темень. Было не морозно, небо плотно затянуто облаками, валился легкий снежок. Около жилья горело несколько фонарей, их свечение отражалось от облаков и создавало иллюзию некоторой разлитости света вокруг.

Выйдя из помещения и подняв голову, я обнаружил на небе пять круглых ярко фиолетовых пятен, не резко очерченных. Было такое впечатление, что сквозь облака пробивается свет каких-то прожекторов. Располагались они довольно кучно, но хаотично, в западной стороне неба под углом примерно градусов восемьдесят к горизонту, были неподвижны. По размеру пятна отличались друг от друга, но не значительно. Самое крупное было, пожалуй, не более половины диаметра лунного диска в северных широтах. Казалось даже, именно эти пятна создавали дополнительную освещенность вокруг.

Тогда, по молодости лет не особо задумываясь, я связал увиденное с чем-то относящимся к северному сиянию. Хотя ничего подобного до этого не видел. Да и какое северное сияние сквозь облака. К тому же неподвижное.

Выйдя через полтора часа из помещения еще раз, я снова увидел ту же картину. Пятна были там же. Только, как мне показалось, сместились друг относительно друга и потускнели. Или, если предположить что источники света были за облаками, то плотность облачности могла увеличиться, и свет в результате пробивался с большим трудом. Именно такое, повторюсь, было впечатление. Часам к десяти пятна исчезли совсем. Произошло ли это резко или они «затухали», сказать не могу.

Свидетелей явления наверняка было больше сотни человек, но, как и я тогда, по-моему, никто особенного изумления не испытал. Кстати, тоже феномен человеческой психики.

Петербургские впечатления

Впечатления от недавнего двухнедельного пребывания в Петербурге после полутора лет с последней поездки туда, конечно, многочисленные. Но можно выделить нечто основное.

Безусловно, раздражает нескончаемый поток автомобилей. Еще больше раздражают заставленные машинами тротуары, дворы, все пространства между зданиями, газоны, части скверов. Мне, привычному к длительной ходьбе, испытывающему удовольствие от движения, непонятно почему нужно в ближний от дома магазин ехать на машине, почему при наличии в пятнадцати минутах ходьбы от дома станции метро нужно ехать на работу в центр обязательно на машине. Чтобы там ее еще и парковать, а по дороге торчать в пробках.

Квартира, где я жил все две недели, была в спальном, но уже давно обжитом районе. Хотя строительство там и не прекращается. Площади застройки все уплотняются и уплотняются, этажность все растет и растет. При плотно заставленной по ночам автомобилями всей пригодной для этого территории между домами почти под окнами новостроек еще сооружаются многоэтажные паркинги.

Зачем такая плотность застройки? Зачем вообще такая искусственно создаваемая плотность населения? Цивилизованные страны уже давно отказались от такого. Ответ видится только в сиюминутной выгоде планировщиков и застройщиков, еще чиновников. Такому сконцентрированному количеству жителей в таком городе нужна хорошо оплачиваемая работа и комфортные условия жилья. Причем работа производительная, а не торговля и услуги друг другу. Если через сколько-то лет такое сбудется, люди побегут из такого муравейника. В таких условиях они не смогут восстанавливать свою работоспособность для высокопроизводительного труда. Да с еще все ухудшающейся экологией.

Был случай, возвращался в свой спальный район на метро уже после двенадцати ночи. Поразился тому, что поднимающийся вверх эскалатор полностью забит людьми, а за все время моего подъема, вниз не спускалось ни одного человека.

В новостройках построено и строится много православных храмов, но как-то востребованности их со стороны жителей я не обнаружил. Церкви иногда огромные, но даже стилизованные под старину они, во-первых, все равно оставляют впечатление новоделов, во-вторых, не вызывают тех чувств прикосновения к святости и высокому духу, которые возникают рядом со старыми храмами. Люди воцерковленные, наверно, скажут, что дело в ненамоленности.

Некоторые храмы ставят на открытых местах, другие – зачем-то внутри жилых кварталов, почти вплотную к домам, которые значительно выше самой церкви. Легко представил, как обитатели, живущие на высоком этаже, занимаются сексом, а в окно смотрит святой крест с купола, или девица решила на балконе позагорать нагишом, или вот кто-то просто вышел покурить на балкон. Приобрели церкви какую-то утилитарность, стали местом удовлетворения некоторой потребности. Так вот вышел из дома по утрянке, заскочил в церковь, свечку поставил, потом в магазин – хлеба, да сигарет купил.

В глуши, в провинции тяжело жить, но зачем жить в муравейнике, на каждом шагу сталкиваясь нос к носу с себе подобными, где невозможно найти уединение и покой даже в собственном жилище? И так почти 365 дней в году, только изредка находя возможность вырваться на природу, в естественную живому существу среду. Но и таких возможностей и такой среды становится все меньше и меньше.

Бродя по Петербургу, я любуюсь им, наслаждаюсь его панорамами, но он стал чужой. Так, как будто твой родительский дом продали, а теперь ты зашел в него и видишь только отдельные приметы прежней жизни, родного жизненного уклада. Все остальное это уже следы обустройства новых хозяев, для тебя совершенно чужие и неприемлемые в твоем доме.

Светло-серая тень

Начинался тихий сумрачный день поздней осени, сырой и слякотный. Дождя, правда, не было. Я отошел от последних городских домов километра на полтора и пробирался по лесной дороге. По ней давно никто не ездил, сухая трава спускалась с обочин и заполняла глубокие колеи. Тропа между ними была натоптана, но свежих следов не было.

Снег, выпавший еще в октябре, давно растаял. Странно выглядели его крошечные комки вдруг обнаруживаемые взглядом лежащими между травяными кочками, корнями спиленных деревьев. Дорога тянулась параллельно текущему метрах в пятидесяти справа ручью, вздувшемуся от осенних дождей. Оттуда из заросшей ольхой и ивой низины временами доносился слабый шум текущей воды. Ближе к дороге травяные прогалины перемежались зарослями кустарника. Слева прямо от обочины поднимался лес – немолодые елки, осины, березы с редким подлеском. От елок там внутри было сумрачно.

Совершенно неожиданно для меня метрах в ста впереди с правой стороны дороги на левую и дальше в лес метнулась крупная фигура. По первоначальному впечатлению была она несомненно человеческой. За это говорил и цвет одеяния. Я воспринял его как очень светлую серую длинную куртку.

Но человеку в это время, в этом месте делать было совершенно нечего, грибы давно отошли. А охотник шел бы спокойно куда-нибудь дальше по дороге, в чаще леса вряд ли могло быть для него что-нибудь интересное. Тем более смешно скрываться там от меня. А именно так мне, по крайней мере, показалось первоначально. На лося, переметнувшегося через дорогу, это тоже не было похоже. Не бывают лоси такого цвета, разве что альбиносы. Волк? Действительно еще прошлой осенью по первому снегу и позднее даже ранней весной я видел следы одинокого волка, бродившего по округе. Вероятно, приспособился питаться с городских окраин. Скорее всего, старый или не совсем здоровый. Но в данном случае фигура показалась мне великоватой для такого зверя.

Я приблизился к месту, где видел существо. Ни на самой тропе, ни на обочинах дороги никаких свежих отпечатков рассмотреть мне не удалось. Разглядывание сумрака чащи тоже ничего не дало. Осталось только продолжать свой путь, что я и сделал с удовольствием.

Есть такое старое местное слово – померестило, то есть показалось и пропало, почудилось.

Когда рассказал об увиденном своим деревенским знакомым, к которым зашел в конце пути, у них сомнений не было – это снежный человек. Оказывается уже в местной газетке (я ее не читаю) писали и даже фотографию напечатали, как йети пробирается по окрестным огородам. Вот так вот, а я и не знал. Столетия предки жили здесь – у них только черти и лешие были, а теперь еще и снежный человек появился. Вот она роль газетного и телевизионного просвещения.

Не верю я в эти басни. По крайней мере, в обитание таких существ в нашей лесной зоне. Когда  брожу по местным лесам, я всегда вижу множество следов присутствия крупных и не очень зверей: лосей, кабанов, медведей, лис, куниц, хорьков, барсуков, зайцев, ласок, белок и т.п. Самих же животных вижу сравнительно нечасто. Это говорит о том, что животных не так уж много, но накопычено, наслежено ими порядочно. Это потому что они постоянно находятся в поиске пищи, перемещаются ради нее. Для крупного зверя, тем более, не чистого хищника очень много пищи требуется – растительность она малокалорийна, особенно в нашей климатической зоне. Оттого и верхушки подлеска по всему пространству обломаны лосями, все поля перекопаны кабанами, муравейники и старые пни переворочены медведями, много веток и деревьев с ободранной, сгрызенной корой. Оттого постоянно встречаются кучи разнообразного помета. И нет среди этих следов чего-то нехарактерного для перечисленных животных, отличного от них.

Каждый легко может пофантазировать и представить себя в роли такого йети, живущего в глухом лесу. Сколько следов после себя он должен оставлять в результате только добывания пищи. Сколько земли перекопать за ради килограмма съедобных корешков, сколько старой коры ободрать, чтобы наполнить брюхо личинками, сколько пережевать побегов растений. Сколько куч после этого навалить. Это каждый день в месте обитания. И главное, как потом все это замаскировать так, чтобы другие человеки всего этого не заметили. А ведь в лесу периодически постоянно появляются обычные люди: рубят лес, собирают грибы и ягоды, охотятся, просто ходят, гуляют. И никаких таких следов не видят и раньше никогда не видели. Столетиями.

Глупость все это, если о реальности говорить. За потустороннее не берусь судить.

Бег для души

Не могу и раньше не мог заниматься спортом специально. Не мог тренироваться намеренно, регулярно. Но потребность в движении была всегда. Пешком многие километры, бег по полям, лесам, бег на лыжах, езда на велосипеде. Всегда с удовольствием. И всегда чтобы лесом, грунтовыми, дорогами, тропами. А вот спорт, тренировки, тренажеры, соревнования – это не мое. Может, просто физиология такая.

Даже обосновал для себя такое свое отношение. Человек – произведение природы, как и животное. Диким животным нет нужды поддерживать свою физическую форму регулярными тренировками, специальными занятиями. Физическая активность определяется у них необходимостью удовлетворения естественных потребностей в естественной природной среде. Волк, конечно, бегает кругами по клетке в зоопарке, чтобы выжить, но человека никто в клетке не держит. Он волен выбраться на природу и бежать, бежать, бежать.

Много лет назад, когда еще в нашей сельской местности была человеческая жизнь, когда не было такого одичания, как сейчас, перемещаться пешком можно было гораздо легче и проще. Было очень много торных удобных троп, не исковерканных техникой проселочных дорог. Для человека спортивного можно было в качестве кросса бежать многие километры лесами, полями, перелесками, не боясь повредить ногу. Бежать легко, размашисто, в ровном темпе. Бежать можно было даже босиком. Причем убежать от дома можно было в одном направлении, а вернуться, сделав крюк, с другого. Это давало разнообразие. Не как сейчас – бег только по шоссе и в одну сторону.

Во всех восточных учениях и практиках самосовершенствования и лечения заложены методики расслабления и наставления по изменению хода мыслей. Мне кажется, обычное движение по лесу, возврат, хотя и кратковременный, из мира, сооруженного человеком, в мир, сотворенный Богом, способствуют достижению аналогичных результатов. В естественной природной среде человек легко расслабляется, если, конечно, он не боится этой среды, не считает ее враждебной себе. Также естественным образом постепенно уходят из головы мысли о городской жизни. Лес, природа заполняют человека. Энергичное движение способствует этому, приходит состояние легкой эйфории.

Земля встала дыбом

День накануне был абсолютно безоблачным, безветренным и я ожидал, что следующий порадует тем же. Однако ни с рассветом, ни потом солнце так и не появилось, хотя этим отличие и ограничилось. Было тихо и из туч не упало ни снежинки, легко морозило. Из дома вышел в начале девятого, когда уже совсем рассвело.

Маршрут был привычный, много раз хоженый, километров двадцать пять лесами, заросшими полями, перелесками. По времени предполагал так, чтобы в конце зайти на часик к знакомым в деревню и успеть на пятичасовой поезд, на котором и вернуться домой. Как раз на световой день.

Снег выпал уже давно, когда земля была еще теплая, температура воздуха около нуля, и на дорогах и тропах снег сразу стаял, четко их обозначив, и сейчас только на сухой траве продолжал лежать скомканной простыней. Осень нынче пока не мокрая - луж мало, и это тоже облегчало передвижение.

На первой половине пути попадались следы охотников. Один вчерашний след так и шел по моему маршруту навстречу. Потом соединился с целой тропой, которая в итоге привела к следам внедорожника. Видимо приехали охотиться группой, потом один ушел домой пешком. Дальше, слава богу, следы были только звериные. Множество лосиных и кабаньих. Земля еще мягкая, во многих местах содраны куски дерна, накопано кабаньими носами, и от одной копки к другой узкие тропы.

Несмотря на множество следов за весь путь только в одном месте в перелеске заметил крупного лося. Почти сразу же фигура его растворилась между стволов ольхи (по-местному – елоха).

Перевалило за полдень. До проезжей дороги оставалось немногим больше полукилометра. Нужно было пересечь небольшое поле, перебраться через ручей, заросший ольхой, выйти еще на одно поле и спуститься к дороге. Я вышел почти на середину открытого пространства перед ручьем и уже наметил место спуска в ручей. Здесь когда-то была деревня, на берегу стояла школа. И теперь еще росли одичавшие яблони, стояло несколько старых лип. К этому месту я и направился. Неожиданно метрах в двадцати по направлению моего движения земля, как мне показалось, встала дыбом. Почти сразу же эта образовавшаяся стена начала движение вправо к кустарнику и при этом распалась на отдельные фигуры кабанов. Звери были великолепны и крупны, почти одного размера. Насчитал восемь движущихся экземпляров. Последний девятый остался стоять на месте, мордой по направлению ко мне. По-моему, это была боевая стойка. Я стал пятиться назад. Видимо, столкновение не входило в намерение секача и как только его подруги удалились на расстояние, которое он посчитал безопасным, глава семейства устремился вдогонку. Стадо скрылось в ручье.

Площадка, где лежа отдыхали кабаны, была перерыта, вздыблена комьями. Я нарушил семейную идиллию. Видимо глава потерял бдительность – подпустил человека в середине поля на такое близкое расстояние, да еще в охотничье время. Будь на месте меня охотник, стрелять можно было как в тире – на выбор.

Следующее поле тоже было все перерыто, но поскольку оно прилегало к дороге, вероятно, кабаны паслись здесь только ночью. Не думаю, что на таком небольшом пространстве кормится еще одно семейство. Это те же, которых я поднял с лежки.

Спустился на дорогу. Отметил, что, как ни странно, идти по асфальту по первости показалось труднее - не было травяной мягкости. Впрочем, через километр началась грунтовка, а еще через два я опять выбрал бездорожье. К поезду подошел вовремя.

Крепостное право в России еще не совсем исчезло

Сейчас ему почти пятьдесят. Когда-то в 90-х годах он жил в большом городе. Работал, руки у него были не приделанные, да и от дела не отлынивал. Был женат, была дочь.

Что произошло в семье, никто не знает. Только ушел он, ушел на улицу. Может, и вино тому было причиной, ему и сейчас оно нужно постоянно. А может, уже потом пристрастился. Бомжевал, подрабатывал на рынке. Там его и подобрала местная фермерша. Привезла и определила пастухом. Стадо у нее было небольшое, всего голов двадцать пять вместе с телятами. На каких условиях он подрядился пасти, никто в деревне не знал. Только народ видел, что мужик солидней на этой работе не стал ни через год, ни после. А годов прошло больше десяти. Ютился пастух в старой разваливающейся избе, которую ему определила фермерша, ходил в поношенной одежде с чужого плеча, с осени обувал огромные самодельные галоши из автомобильных шин, предварительно обматывая ноги портянками. Никуда из деревни никогда не уходил. А в деревне домов меньше десятка, да и то почти все дачники. Деревенские пастуха жалели. Был он безотказный и добрый. Что ни попросят, все сделает. А уж чем расплатятся – претензий не предъявлял. Лишь бы налили. Очень любил животных. Сам принимал у коров роды. С телятами нянчился как с малыми детьми. И животные ему не причиняли больших хлопот. Даже когда засыпал в поле выпивши, коровы окружали его и никуда не уходили.

И вот нынче что-то с ним случилось. Причина неизвестна. Только поругался он с хозяйкой, потребовал денег за работу. Фермерша послала его. В трезвом виде бросить коров он, видно, не мог. Когда же выпил, оставил стадо пастись у дороги, а сам ушел домой спать. Муж фермерши ехал из города на машине, увидел стадо без пастуха. В несколько заходов от машины пригнал его к деревне. Разбудил пастуха и потребовал идти пасти коров. Тот послал его по матери. Разъяренный фермер стал избивать его кулаками и ногами. Показалось этого мало. Сбегал за колом и им стал дубасить мужика. В итоге сломал ему ногу.

Деревенский народ встал на защиту пастуха. Грозились милицией, правили пастуха в суд. Один из дачников был юристом местной районной администрации. Единственный молчал в тряпочку. Рыльце у него было в браконьерском пушку и, подозреваю, фермеры об этом знали достаточно.

В общем, пришлось фермерам везти мужика в город в больницу. Но там продержали его только неделю – медицинскую страховку на него никто никогда не оформлял. Меньше чем через месяц пастух уже ковылял за своим маленьким стадом.

Охота как инстинкт человека

Последний раз ходил с ружьем на охоту когда еще учился на первом курсе. Приехал в деревню на зимние каникулы, и любимая тетушка принесла от соседа старую берданку, чтобы развлечь меня.

Целый день я проболтался на лыжах по лесам и полям. Следов было множество, особенно заячьих. Очень хотелось вернуться с добычей, но только при закатном солнце увидел лисицу на другой стороне поля. Было далеко, стрелять не имело смысла, а подобраться поближе незаметно не было никакой возможности. Я так подробно рассказываю о случае многолетней давности, чтобы подчеркнуть, что охотничий инстинкт, вероятно, есть у большинства уже с детства. Я и до описанного случая бывал с охотниками в лесу. Видел, как гнали зверя, как убивали. На всю жизнь запомнилось, как верещал от ужаса и боли раненый заяц-русак, поднятый охотником за уши. Никакого отторжения охоты в своем сознании или своих чувствах я тогда не помню. Также убивали животных на скотном дворе. Еще днем ягненок или теленок паслись в стаде, я кормил их хлебом, загоняя в стойло, а вечером туша, развернутая внутренностями, уже болталась, подвешенная за ноги. Все это было естественно. Это была пища, которую нужно было добыть или вырастить на дворе и забить, когда потребуется. Такова была деревенская жизнь.

А вот когда в моем сознании произошло разделение инстинкта преследования добычи и инстинкта ее убийства абсолютно не могу представить. Только с некоторых уже давних пор я стал убежденным противником охоты, как убийства животных. Причем не любой охоты. Я соглашаюсь с охотой в качестве добычи необходимой (именно необходимой) пищи, в качестве уменьшения численности чрезмерно расплодившейся популяции какого-либо вида животных. Я даже не отрицаю промышленную добычу. Не могу принять охоту и убийство животных в качестве развлечения, в качестве удовлетворения инстинкта убийства. Что значит испытать удовольствие от убийства, от уничтожения живого существа? Еще недавно оно было красивым, грациозным, совершенным в своем диком естестве. Гораздо совершеннее в физическом смысле своего преследователя-убийцы, который за столетия своего отчуждения от Природы, избавленный от повседневной настороженности, от борьбы за существование, пребывая в изнеженности, уже давно потерял такое же природное совершенство. И вот уже вместо совершенного творения Природы куча мяса, костей и потрохов.

В маленьком городке полно охотников. Каждый человечек, более-менее пристроившийся на место начальничка со столом, обязательно охотник. Поговоришь и он начнет тебе расписывать как любит природу, про зори и тишину в лесу, как он отдыхает там душой. Сколько хожу по лесам, никогда не вижу ни одного в охотничье межсезонье. Кто мешает бродить, наблюдать, наслаждаться. В конце концов, выследить, подстеречь зверя можно в любое время года. И сфотографировать или даже снять видео. Ценность в качестве воспоминания, демонстрации своей удачи близким гораздо большая. По затратам по сравнению с охотничьей экспедицией несравнимо дешевле. Оно им не надо. Им обязательно нужно убить. И тут возникает соображение, что удовлетворить нужно не только это, а еще какую-то их потребность. Если вспомнить как древние охотники устраивали пляски вокруг туши поверженного дикого зверя. Они ведь праздновали не только добычу пищи, они побеждали чудовище, своего врага. Они праздновали победу над своим страхом перед окружавшей их дикой природой. Вот и современные охотники, сидя ночью у костра, рассказывают разные случаи. Какой дикий был вепрь, с каким ревом медведь из берлоги вылезал, как лось во время гона опасен. И обязательна в таких случаях водка, лучше по бутылке на брата. Что означают все эти ритуалы в современном нам мире?

У меня такое впечатление, что эти охотники ходят в лес только с ружьем потому, что без него им в лесу страшно. Таким способом они побеждают свой страх перед диким лесом. И то, что сейчас эту природу всеми возможными способами уничтожают на обжитых предыдущими поколениями территориях, не есть ли в какой-то степени именно следствие возврата древних инстинктов дичающего человека?

Допускаю, что и коллективное участие в загонах, в облавах на зверей, празднование убийства это такое совместное самоутверждение некоторых субъектов. Большей частью любители охоты это люди государственной службы, чиновники разных рангов или люди этого же круга, общих интересов. Настоящих предпринимателей, деловых людей гораздо меньше. Видимо, у них другой, свой мир. И тут приходит еще одно соображение, что самоутверждение человека через деланье собственного дела и через службу на наше государство это вещи настолько разные, что и люди в эти сферы идут совершенно различные по своему мировоззрению, по жизненной позиции, даже по уровню развития. В данном случае я, конечно, отделяю тех, кто вместе с чиновниками свои делишки делает, это один и тот же тип людей, один круг. Вот интересно, психика человека, стремящегося убить животное, и психика человека, стремящегося во власть, к власти над другими людьми, они имеют что-то общее в своей природе?

Больших начальников или людей с деньгами привозят прямо к засаде на дикого зверя. Обычно это сооруженная из досок вышка, наподобие тех, что стоят по углам лагерной зоны. Наверху скамеечка с подушечкой, чтобы не устало заднее место. Внизу обыкновенно или небольшой участок, засеянный овсом, или ссыпанные в кучу зерна кукурузы, желудей буквально метрах в 10-20 от вышки. В чем смысл такой охоты? Только в убийстве. Заранее подготовленном и спланированном. Никаких внештатных ситуаций не должно быть. В нынешние времена на сотнях квадратных километров остальной территории охотхозяйств нет ни кормушек, ни солонцов. Только там, куда зверя нужно приманить для хозяина или дорогого гостя.

В цивилизованных государствах людей, занимающихся забоем скота, разделкой туш, контролируют психологи. Вероятно, есть опасность, что у людей занятых таким делом, может произойти сдвиг по фазе и человек станет опасным для окружающих. И, по-моему, может я ошибаюсь, у них там, на охотах освежевать добытого зверя, снять шкуру и разделать мясо может только специально приставленный для этого дела человек.

Моя дочь, когда ей было семь или восемь лет, попала со мной в дом к одному солидному охотнику. Он повел ее показывать свои трофеи, развешанные по стенам: рога, чучела голов животных, шкуры. После она мне призналась, как ей было страшно там. Не думаю, что у дочери была нездоровая психика. Скорее у хозяина.

Лось в алтаре

Я у родителей был поздний ребенок и из своих предков кроме родителей помню только бабушку по матери. И то достаточно старенькую, когда ей было уже далеко за восемьдесят. Оба деда сгинули в гражданскую, а бабушка по отцу умерла в начале тридцатых, в коллективизацию.

До сих пор стоит дедовский дом, поменявший уже третьих хозяев. Деревни повымерли, некоторые совсем исчезли с лица земли, другие даже из памяти людей. Некоторые обозначены проживанием так называемых дачников. У них есть квартиры в городе, а проживают почти постоянно в деревне, в старых подлатанных избах. Новые постройки – редкость.

Из ушедшей цивилизации, кроме деревенского жилья, можно при желании обнаружить руины церквей и остатки погостов вокруг них. Храмы стояли на расстоянии 5-10 км друг от друга, а то и меньше.

Запомнилась на всю жизнь почему-то, когда мне было лет восемь, многокилометровая прогулка с родителями, дядей и братьями на поклон могиле матери отца и дяди, то есть моей бабушки. Деревня, где было кладбище и церковь, стояла на огромной поляне в лесу. Жили в ней к тому времени только два старика – муж и жена. Сторожили заколоченную школу и то, что находилось в церкви. Как теперь ни покажется странным, почти все было еще в полной сохранности. Висели на первом этаже иконы, стоял деревянный иконостас. На втором этаже в застекленных шкафах хранилась церковная утварь, посуда. Правда пол внизу в некоторых местах уже был вскрыт и половые доски утащены, глядели пятнами простенки без образов. Старик-сторож с охотой демонстрировал это хозяйство, что-то рассказывал как музейный работник. Род отца он помнил. Церковь была небольшая, но с соседних холмов очень красиво смотрелись издали ее купол и белая пирамидка колокольни в волнах зеленого моря хвойного леса.

В следующий раз побывать на том погосте удалось только лет через двадцать, будучи достаточно взрослым. Могилка бабушки уже не отыскалась. Ни одного строения в деревне. В церкви совершенная пустота – вытащено и исчезло буквально все, включая перекрытия, стропила и железо крыши.

Недавно я снова решил побывать на кладбище. С трудом нашел путь. Старых дорог уже нет, мало-мальски деловой лес в округе варварски вырублен. Все завалено некондиционными гниющими стволами, через которые через каждые несколько метров приходилось перелезать. Вырубки более похожи на последствия прошедшего урагана или смерча. Впрочем, может, так оно и было на самом деле. Хотя, с другой стороны, вырубки, не столь удаленные от цивилизации, представляют из себя не многим лучшее зрелище. Церковь обнаружил только когда подошел на расстояние метров тридцати. Выросшая вокруг стена деревьев с густым подлеском совершенно скрыла ее. На деревья, которые росли на кладбище, лесозаготовители не посягнули.

Протиснувшись сквозь стволы, прошел на паперть и заглянул в сумрак бывшего храма. То, что я увидел, заставило меня почти сразу отступить за стену притвора. За пространством развороченной земли и битого кирпича центральной части церкви находилось алтарное место, а за ним восточная стена с сохранившейся кованой решеткой окна, за которым трепетала зелень листвы, пронизываемая солнечными лучами. На фоне же решетки застыл лось. Я быстро шагнул в притвор, так как осознал, что выход из церкви возможен только через тот дверной проем, в который я только что вошел. И лось должен сейчас броситься именно в него. В следующие несколько мгновений зверь двинулся сначала в одну сторону, потом в другую и вдруг бесшумно исчез. Выждав некоторое время, я пошел вперед. Алтарное помещение в дальней своей части имело некоторое скрытое расширение вправо и влево, и с обеих сторон там были еще аналогичные центральному окна, забранные такой же решеткой. Осмотрев окна, обнаружил в решетке правого окна отверстие не более полуметра диаметром. Кто и зачем резал и выгибал когда-то железо решетки, на острых краях которой осталась лосиная шерсть, трудно сказать. Может, те первые воры, которым захотелось поживиться тогда еще охраняемым добром приходской церкви. Бог его знает. Заглянув за окно, увидел внизу свежие отпечатки раздвоенных острых копыт. Проскользнуть такому довольно крупному зверю через такую сравнительно небольшую дыру, мне показалось почти нереальным. Правда, рогов у него не было.

Кладбище очень редко, но еще посещалось – могилок пять были более-менее прибраны.

Естественный ход времени, изменение социального строя, уклада жизни, вынужденный уход людей из этих мест и, как следствие, одичание прежде жилых территорий, разрушение строений, даже разворовывание – это все как-то объяснимо. Не могу понять, зачем и кому нужно было выбивать кирпичи из опор сводов храма, причем по всей их окружности и, видимо, на глубину, до которой хватило сил. При этом, естественно, находясь под этими самыми сводами. Это что-то иррациональное для меня. И такое я видел в развалинах и других церквей.

Появились змеи

В местности, откуда я родом, появились змеи. Наблюдаю не первый год сам. Раньше никогда их здесь никто не видел.

Знакомый деревенский мужик рассказал жутковатую для него историю. Умерла его престарелая мать. Похоронили на деревенском кладбище. Утром на следующий день он вышел на улицу и присел на крыльцо оставленной ему в наследство старой покосившейся избы родителей. Краем глаза увидел какое-то движение буквально в метре от себя. Рядом покачивалась, приподнявшись на гнилушками, головка уставившейся на него черной змеи. Надо представить ощущения мужика, никогда со змеями не общавшегося. С учетом событий последних дней, вчерашних похорон, выползшая из под крыльца дома покойницы-матери гадина была для него явлением мистическим.

Свидетельствовать о том, что змей здесь не было раньше, могу за территорию примерно километров в 500 квадратных, которую сам регулярно посещал. Любопытно, что буквально километрах в тридцати в направлении на запад вблизи тамошних болот они есть и всегда были. А здесь не было. И не сказал бы, что наши места такие уж обезвоженные. Я и раньше удивлялся этому факту. Теперь, когда ситуация изменилась, попытался найти ответ.

Все дело, думаю, в том же, почему в последние годы появилось неимоверное количество клещей, грызунов, кабанов. Еще лет тридцать назад поля хотя бы частично выкашивались, на лугах пасся какой-то скот. Земля пахалась и засевалась. Если говорить о временах пятидесятилетней давности, то тогда выкашивались буквально метровые полянки в лесу, все закоулки полей, опушки лесов. Буквально в каждой деревне было стадо не менее двадцати голов крупного скота, не считая овец, коз. А деревни в нашей местности с дореволюционных времен располагались в прямой видимости друг от друга. Можно представить себе насколько выедались травы, и земля, да и вся среда обитания постоянно находилась в хозяйственном беспокойстве.

Сейчас по весне по зарастающим мелколесьем и кустарниками полям идешь словно по прогнившему дивану - прошлогодняя трава, слежавшаяся под снегом, пружинит под ногами. Ни скота, ни земледелия. Вот, пожалуй, это и есть причина появления нового вида живности в наших краях. Почвы заболачиваются. Создалась новая благоприятная, не беспокоящая среда для обитания таких существ, и они ее успешно осваивают. Вместо человека.

Рысь

Заросшая травой тракторная колея лежала под уклон по диагонали небольшого, метров сто на сто пятьдесят, старого лесного выруба. Я вошел на него, когда солнце было уже почти полуденным и пронизывало своими лучами стену леса на противоположной стороне.

Справа с запада отчетливо доносились звуки работающих мотопил. Примерно в километре от меня. Пробираться приходилось осторожно, чтобы не поломать ноги об остатки порубленного леса. Куча гниющих поленьев и сучьев лежала у дороги на противоположной стороне. Когда до нее оставалось менее пятидесяти метров, я поднял голову и остановился как вкопанный. С кучи спускалась довольно крупная рысь. Застыла, внимательно посмотрела на меня. Был ли при этом оскал и рычание, не могу с уверенностью утверждать. Может быть, это потом дорисовало мое воображение под впечатлением яркости встречи. Коричневый цвет шкуры с темными кисточками ушей, высокий рост зверя создали невольную ассоциацию с недавно виденной мною фотографией североамериканского кугора. Такую кошку подстрелили полицейские в одном из парков Чикаго.

Зверь выбрался на дорогу и направился вдоль нее от меня в чащу леса. Так мы и двигались друг за другом некоторое время. Рысь изредка оглядывалась. Я не хотел упускать ее из виду не только из любопытства, но и из опасения, что могу оказаться рядом на слишком близком расстоянии. Только на повороте дороги рысь взобралась на кучу валежника, еще раз посмотрела на меня и, изгибаясь между тонкими стволами березок, исчезла за занавесом листвы.

Выждав немного, я двинулся по дороге дальше. Почва не была засохшей, но только в одном месте, уже на перекрестной дороге я сумел заметить легкий отпечаток лапы кошки. Вообще следы хищников гораздо реже можно встретить в лесу, чем следы других животных.

По поводу данной встречи могу предположить, что рысь лежала на куче поленьев и грелась на солнышке. Ставшие уже привычными для нее звуки лесозаготовки, скрыли мое приближение. А ветер тянул в мою сторону. Она просто поздно обнаружила мое приближение. Обычно это происходит раньше, чем человек увидит любое дикое животное.

Деды

Это было еще в первой половине августа. У меня было небольшое дело – навестить знакомого старика, живущего с женой в заброшенной деревне, где других жильцов уже не было. Жена старика две недели как выкладывала последние сбереженные деньги на обследование в больнице в городе, и дед посему пребывал в одиночестве.

C утра погода для поездки была прекрасная. Не жарко, сухо, солнечно. Выехал на велосипеде не рано - дорога была не на весь день. Два километра поперек городка и уже окраины остались позади. Дорога местная и движение не интенсивное. Путь хотя и асфальтовый, но почти везде на велосипеде предпочтительнее ехать по грунтовой бровке – меньше зад отобьешь и двухколесный конь целее будет. Виновники разрушения дороги – лесовозы, к которым с недавнего времени добавились грузовики газовиков, тянущих дополнительную нитку магистрального газопровода. Мне раньше казалось, что при огромных деньжищах добытчиков и транспортировщиков голубого топлива, производительность их работы должна быть сверхнормативной. Хотя, конечно, какие тут нормы, бог его знает. Полгода с зимы наблюдаю их деятельность на расстоянии примерно десяти километров трассы и все больше удивляюсь нерасторопности и, похоже, обычной российской неорганизованности. Более чем за полгода не уложить трубу на расстоянии в десять километров в сухую не болотистую почву. Причем просека в лесу шириной тридцать-пятьдесят метров была заранее расчищена. Даже хотя бы и древесина от этой расчистки должна экономически стимулировать. Эффект наблюдается обратный. Такое впечатление, что смысл в том, чтобы растянуть работу как можно дольше, чтобы была эта самая работа и, соответственно, шли деньги.

На восьмом километре от города у деревни на противоположной стороне дороги издали вижу фигуру мужчины с корзиной. Машет рукой. Сворачиваю. Корзина пустая с красными пятнами ягодного сока внутри. Мужчина среднего роста, по местным меркам на вид лет шестидесяти. Волнистые темные полуседые волосы. Карие пытливые глаза. Одет довольно опрятно, в светло-сером свитере, ветровке и коротких стареньких резиновых сапогах. Жарковато для солнечного дня начала августа.

С ходу, извиняясь, начинает объяснять. Увидел человека с удовольствием крутящего педали и не мог не обратиться. Он сам когда-то в молодости в пятидесятых годах увлекался велосипедным спортом, был разрядником, ездил на соревнования. Велосипеды тогда были малодоступны и то только обыкновенные дорожники. Никаких спортивных, гоночных моделей в продаже не было. Да и трасс приспособленных тоже. Выясняется, что ему уже за семьдесят, всю жизнь проработал на железной дороге машинистом, был награждаемым и уважаемым. Сам местный, из нашего городка, но сейчас живет во Владимире. В деревню приехал недельки на две погостить к родственнице, которая сама живет на севере, а на лето купила дом здесь и приезжает хозяйствовать. Здоровье до последнего времени сильно не беспокоило, но недавняя смерть жены и дочери подкосила. Остался один. У меня язык не повернулся выяснять причину трагедии. Постепенно начинаю понимать, что наиболее вероятно из-за чего он остановил меня, это потребность старика в общении. Он и сам косвенно тут же признает это. Поговорить в деревне не с кем. Один пьет, другой тоже. Третий весь ближний лес свел, на поле за деревней один за другим лепит срубы для продажи. Я тоже видел эту мастерскую. И сейчас слышно как визжит мотопила. Вроде и делом люди заняты, не бездельничают, не пьют. Только не избавиться от мысли о халяве – лес то ведь ничего видно не стоит, раз кучи бревен брошены недотащенные до места погрузки, обработки. Гниют всюду по вырубам, по опушкам и полям остатки древесные после разделки, кучи забытых хлыстов, обрезков, поленьев. Сухостой вообще никого не интересует. И земля, переверченная техникой, на которой все это брошено, тоже видно ничего не стоит. Мы с дедом обсуждаем, вспоминаем, что и как было десятилетия назад. Так все на местной земле и в природе изменилось, что иногда и узнать совсем нельзя. И не находим объяснения, почему тот прежний мир нужно было так, до такой степени уничтожать. Соглашаемся, что главное даже не в этом, а в том, что взамен на этой земле ничего, кроме бардака. Несколько раз за время разговора старикан пытается выяснить мое мнение о теперешнем президенте. Отговариваюсь тем, что это долгий разговор. Да и что сказать человеку, привыкшему всю жизнь в своих оценках персонифицировать власть и, скорее всего, только по степени жесткости личности верховного правителя. Служба на железной дороге в его времена была службой почти военной, формировала человека определенным образом.

Говорим почти час. Ощущаю, что пренебречь беседой, значит обидеть старика.

Простившись, продолжаю путь. Еще через пяток километров запихиваю велосипед в кусты и закидываю рюкзак за спину. Можно было бы крутить педали еще километров шесть по грунтовке и тогда пешком до цели осталось бы чуть более километра, но неодолимо желание уйти в другое измерение, где мысли о глупости мира, который построил человек, не так навязчивы. Пешком напрямик километра два полями и три лесом. Заросшие бурьяном и мелколесьем бывшие сельскохозяйственные угодья, бывшего местного колхоза уже не так возмущают, как десяток лет назад. В конце концов, наверно, были на протяжении веков периоды, когда по причине войн, моровых поветрий люди вымирали, бросали все и уходили с насиженных мест. Пахотные поля зарастали, деревни исчезали. Потом люди приходили опять, опять расчищали заросли, строились и, самое основное, возрождали землю-кормилицу. Только теперь потребности в этом возрождении, в необходимости кормиться с земли у людей нет. Есть пока другие источники и им кажется, что на их веку так и будет. Тем тяжелее окажется, когда другие источники иссякнут, и они поймут, что те, кто им эту веру внушал, попросту их обманывали.

Слева над дальним лесом километрах в двух проплывает недавно установленная вышка сотовой связи. Всегда, как ее вижу, возникает вопрос о том, есть ли экономическая окупаемость в покрытии этой территории услугой по предоставлению связи с помощью строительства и содержания такого дорогостоящего сооружения. Если очертить радиус вокруг этой вышки километров в десять, то внутри такой окружности вряд ли наберется пятьдесят местных жителей с мобильниками. Если сосчитать всех временно проживающих, сезонных жителей, то пускай даже и пятьсот наберется. Но все равно трудно представить, что собираемые платежи, допустим в 50-100 тысяч рублей в месяц, способны окупать эти затраты. Тогда невольно приходит на ум роман братьев Стругацких «Обитаемый остров» с вышками по всей стране для контроля и управления населением с помощью распространяемого излучения. Бред, конечно. Но в каком мире мы живем?

Прохожу пару деревень. Вернее, деревнями я их знал пятьдесят лет назад. Сейчас только по не всем понятным признакам можно сказать, что здесь жили люди. Урочищ с подобными характерными признаками знаю в округе никак не менее пятидесяти. Местные деревни не были большими – пятнадцать, двадцать дворов обычно, а то и меньше. Но деревня от деревни отстояла практически на расстоянии прямой видимости, зачастую меньше километра. Из этого можно представить, сколь многочисленно было население и, соответственно, стада скота.

Углубляюсь в лес по старой заросшей дороге. Уже и не дороге совсем, просто по просвету между деревьев, во многих местах перегороженному упавшими стволами.

Еще через полчаса ходьбы слышу голос петуха. Кудахчут куры, но лая собаки, учуявшей чужого, нет. Подхожу к дому, уже давно более старому, чем его теперешний хозяин. Выглядит изба не лучшим образом – скособочена, подперта, с залатанной крышей. Окошена косой только полоса в несколько метров по периметру дома, по тропкам, по пасеке, да в саду, а дальше кругом высоченная запутанная трава, бурьян, кусты, молодой березняк и осинник. Сил у хозяина осталось только на поддержание своего существования. А когда-то сил этих у него было много. В молодости – призер всесоюзных соревнований по тяжелой атлетике в наилегчайшем весе, мастер спорта. Сейчас о том только память, развешанная по стенам избы.

Хозяин как всегда рад, особенно сейчас, когда надолго остался один. Рассказывает, что пропал кобель, две недели как. Раньше держал трех лаек, хаживал на охоту. Вот пропала последняя. Не выдержал кобель одиночества. Вид в этот раз у деда не очень здоровый. Предлагаю померить давление. Долго пытаюсь приспособиться к древнему аппарату. Наконец, заткнув дырку на груше, засекаю на слух начало и окончание биения. Сто на шестьдесят. Немудрено, что у старика такой нездоровый вид. Я не врач и помочь мне не чем, кроме совета чем-то это давление повысить. Дед тут же достает бутылек с боярышником и накапывает в рюмку, выпивает. Он давно уже не берет в рот спиртного по-настоящему, но жажда жизни еще есть. Выхода у него нет – даже если вызвать скорую помощь, никто сюда не приедет. Случай уже был зимой – предложили своим ходом подойти к проезжей дороге, а это больше километра. Сделали укол и отправили обратно.

Старики живут здесь уже много лет. Сначала, когда жили и работали в областном центре, купили дом под дачу, ездили каждые выходные. Потом сам вышел в отставку и перебрался на постоянное жительство, оставили дочкам квартиру большую четырехкомнатную и зажили здесь на воле. Держали скот, сейчас только пчел. У детей, внуков интереса здесь нет и гости они редкие.

Таких как эти хозяева не одни в местной округе, доживающих свой век, надеющихся только на помощь друг друга или не надеющихся уже ни на что. Есть и гораздо дальше живущие от проезжих дорог, есть наполовину парализованные, инвалиды, некоторые совсем в полном одиночестве существующие. Те, кто пьет, такую жизнь кончают быстрее.

Они знают, что мир, в котором прошла их жизнь, разрушен, остались одни руины, как от тех церквей, в которых крестили их дедов, где предки исповедовались. Здесь на этой территории ничего другого лучшего для них не будет. Новый мир не для них, и они никому не нужны. Да им по их потребностям ничего и не нужно. Если удастся встретить здесь еще одну весну, то и счастливы. Лишь бы зиму перезимовать. Лишь бы не подкралась такая болезнь, что будешь в тягость другому. Да не отправили бы в богадельню. Хорошо бы помереть на ногах – раз и упал.

Августовские встречи в лесу

Сейчас в моей жизни есть возможность регулярно, по крайней мере, раз в неделю бывать в лесу. Я никогда от такой возможности не отказываюсь. Мне нравится с утра до вечера бродить по лесным дорогам и тропам, просекам. Нравится рассматривать следы зверей, наблюдать за животными, если они подпустят близко. Редко бывает, когда лес не подарит такой встречи.

Вот и сегодня целый день провел за двадцать километров от нашего городка на территории охотхозяйства. Сначала ничего кроме лосиных и кабаньих следов, их лежек, помета не видел. Судя по количеству натоптанного, зверя много. Только после полудня на дороге при входе с заросшего мелким березняком поля в лес между колеями на сырой глине вижу совершенно свежие следы медведя. Животное среднего размера. Видно как поскользнулся – поспешил. Но я, вроде, шел навстречу. Значит, учуял и ушел в чащу. Действительно дальше следов на дороге нет. Хорошо, что мы разминулись. Все-таки неприятно столкнуться с хозяином леса нос к носу. Впрочем, любое животное, даже мелкое лучше не ставить в безвыходное положение. Если у меня нет цели выследить зверя, подсмотреть его жизнь, предпочитаю при движении по лесу изредка сигнализировать о своем присутствии. Не шумом, шума в лесу не люблю. Каким-нибудь коротким негромким звуком.

Нынче с весны, еще и по снегу медвежьих следов было достаточно. Некрупных медведей. Скорее всего, самих особей было не так уж много, просто в поисках пищи им приходилось постоянно перемещаться. Потом уже во второй половине июня след почти не встречался. Сейчас в конце августа медведю нужно накопить запасы на зиму и он снова бродит с одного места кормежки на другое. Уже скоро будет искать зимнее пристанище. Бродящего зимой мишку называют шатун. Но он и в другое время года почти постоянно шатается по лесу. Такая у него природа. Для крупного экземпляра очень много нужно пропитания. Да и покоя теперь зверю мало – лесозаготовители все меньше оставляют места для покойного существования.

В лесу нынче много белок, скорее бельчат, ярких и любопытных. Прошлые годы были урожайные на шишки, орехи и беличье потомство расплодилось. Раздавшееся сверху цоканье заставляет поднять голову и ответить подражанием. Белка прячется за еловыми сучьями, но хвост выдает ее. Впрочем, она не особо и боится, скорее недовольна посторонним присутствием. Так никуда и не убежала, а мне надоело заглядывать за ствол. Нынче нет ни урожая шишек, ни орехов, ни грибов. Сделать запасы на зиму белкам не из чего. Пока снега нет, пищу найти еще можно, а зимой, вероятно, трудно будет выжить беличьему населению.

Уже около шести вечера, оглядываясь на противоположный пологий склон, бывший когда-то пахотным полем, а теперь запутанный травой, бурьяном, проткнутый пока еще единичными маленькими деревцами, замечаю темное неподвижное пятно. Еще полчаса назад я там проходил и ничего не заметил. Ложусь отдыхать в траву и наблюдаю. Метров четыреста. Жалко, что без бинокля. Наконец пятно смещается, подтверждая мои подозрения. И сразу вокруг появляются более мелкие темные пятнышки. Секач, учуяв оставленный мною запах, долго стоял настороже, прежде чем дать сигнал своему семейству. Теперь кабаны спокойно будут кормиться.

День кончается. Впереди еще два километра до шоссе и двадцать до дома.